На следующий день Тамара потащила меня гулять по городу. Она с таким восторгом расписывала красоты Столицы, словно пыталась продать мне туристическую путёвку. Послушав эти восторги несколько минут, я согласилась. 

И вот мы шли по широкому проспекту, увитому плющом. Лианы и листья стелились перед нами по земле, вились по заборам и фонарным столбам, сплетались над головой в подобия арок… Идти было удобно: при каждом шаге растения расступались, позволяя поставить ногу на твёрдую брусчатку, а при следующем шаге — смыкались за твоей спиной. 

Воздух был пропитан ароматами цветов настолько густо, что я боялась, как бы не закружилась голова. Я старалась ни о чём не думать — после чтения статей, подготовки работы, быстрого введения в происходящее в Институте, турнирного боя и схождения с Тамарой — мне просто хотелось разгрузить мозги.

И потому я отрешённо слушала окружающие меня звуки. И вздрогнула, когда среди этих звуков услышала плач.

Я огляделась в поисках источника звука, и почти сразу увидела девочку. Она сидела одна, привалившись к одному из столбов, и плакала, прижав ногу к груди. Я замерла. Тамара тоже, удивлённо взглянув на меня. 

А мой разум, уже предварительно опустошённый, идеально готовый к переходу в режим расщепления, скользнул к разуму девочки. 

Понять, что она чувствует, было слишком просто. Понять, что она думает, было слишком просто. 

Я ухватила её мыслительный поток быстрее, чем успела затормозить. Поток бесхитростных мыслей хлынул в мою голову. 

“Больно! Дурацкий столб!”

“Я опоздаю!”

“Мама будет ругаться!”

“Я такая неумёха!”

“Больно! Больно!”

Возможно, я погрузилась чуть глубже в эти мысли. Может быть, не успела достаточно контейнировать их. Но эта боль и тревога маленькой девочки вдруг прострелили в моём сознании, словно были моими собственными. И мне так захотелось их убрать! Чтобы их не было…

Не особо раздумывая, я послала в ответ концентрированный сгусток спокойствия. Как я это сделала? Потом разберусь.

Девочка даже вздрогнула от неожиданности. В моей голове засквозило недоумение, не сопровождающееся почти никакими мыслями. Кажется, внезапно нахлынувшее спокойствие удивило её?

“А что это я так?”

“Скоро пройдёт ведь…”

“Да и мама не наругается, я же не испачкала платье!”

“Почему я так…?”

Тамара сорвала мою концентрацию, резко дёрнув меня за руку. Это было не просто внезапно — это даже было немного болезненно!

— Эй! — вскрикнула я. — Ты чего!?

— Ты чего встала? — спросила Тамара. — И на вопросы не реагируешь.

— А. Видишь ту девочку? Я успокоила её. 

— Вот оно как… Успешно?

Я кивнула и мы пошли дальше, не возвращаясь больше к этому моменту. 

Вплоть до визита Милль.

*** 

— Ты сделала что!? — вскрикнула Милль. В её голосе проступили эмоции, которых я никак не могла ожидать.

— Успокоила девочку. — тупо ответила я, не понимая, в чем, собственно, проблема.

— Таника, ты вломилась ей в мысли! Даже не спросив! Ты переписала их! — Милль аж покраснела от возмущения. Я давно не видела её… такой. Возможно, я вообще никогда не видела её такой. 

— Это правда. Но ей же стало лучше.

— Ты не можешь так делать! Даже если ей станет лучше, это делать просто нельзя. 

Я задумалась над этим утверждением. Обычно, если Милль говорила, что что-то является плохим и так нельзя поступать, я просто принимала это как непреложную истину. Сомневаться в моральных суждениях Милль было для меня в новинку — и всё-таки, мне следовало попробовать. Потому что сейчас я как никогда была уверена в том, что поступила хорошо.

В конце концов, та девочка ведь перестала плакать! И стала думать гораздо более здраво, чем прежде. 

— Почему я не могу так делать? — спросила я, пытаясь заранее придумать, как могла бы ответить Милль. Я была новичком в философских спорах, потому придётся думать над ответами тщательно — с другой стороны, вряд-ли Милль участвовала в них сильно чаще. 

— Потому что нельзя влезать в чужую личность без разрешения. 

— Тамара делала так на уроках.

— И мы все за это ненавидели Тамару, помнишь?

— Я сделала так с Катанией.

— В бою, где вы обе знали, что сейчас будете атаковать друг дружку. 

— Я подгоняла Тамару расслабиться, когда мы разговаривали о Микаве.

— Там это было… 

Милль замолчала на полуслове. Видимо, она почти сказала “Там это было нужно для битвы” — но эта мотивация не казалась ей достойной. 

— Да, тогда ты тоже поступила плохо. — сдалась Милль после нескольких секунд раздумий. — И я этого не заметила, потому что ты не акцентировала на этом внимание!

— Почему? — повторила я свой вопрос. 

Милль мешкала с ответом. Я сдержала в себе желание надавить на неё Мнимой Моделью — это было бы точно не к месту, однако я решила спросить ещё раз.

— Милль, почему мне нельзя делать людям хорошо, влезая в их мысли?

— Потому что это та сфера, где человек должен разбираться сам. — наконец сказала она. — Потому что это граница, которую нельзя пересекать. Ведь если ты можешь утешать меня, меняя мои мысли Мнимой Моделью, на своё усмотрение — что помешает тебе, например, сделать то же самое на экзамене в школе, чтобы я получила оценки повыше? Что помешает тебе мыслить за меня во всех ситуациях, когда тебе будет казаться, что ты здесь лучше, более компетентна? Даже сейчас — что сейчас помешает тебе вторгнуться в мой разум и поменять мои мысли на свои?

Я задумалась. Действительно, а что мне мешает это сделать? Если отложить в сторону техническую исполнимость — необходимость сосредоточиться, удерживать сложное состояние с двумя включенными мышлениями, мою неспособность читать некоторые из мыслей. В конце концов, навык я рано или поздно разовью. Кажется, претензия Милль более… принципиальная. А значит и мой ответ должен таким быть.

Почему вообще мы считаем какие-то вещи плохими, а другие — хорошими? Почему идея сейчас подключиться к сознанию Милль и начать транслировать ей свои мысли непосредственно кажется мне плохой?

Даже не так. Я могу сформулировать этот вопрос проще.

“Почему я не хочу прямо сейчас перезаписать психику Милль на более…”

Хорошую?

Эффективную?

Похожую на мою?

Какую бы концовку я не подобрала, ответ будет один и тот же: “Потому что тогда Милль перестанет быть Милль.”

Именно этот ответ я и озвучила.

— Вот именно! — торжествующе провозгласила Милль. — Именно поэтому нельзя просто так менять другому человеку мысли. Потому что тогда он перестанет быть собой!

Зыбкость проведённой границы тревожила. Она казалась слишком призрачной, имеющей слишком много исключений, слишком много условий, когда её можно нарушать.

Например…

— Но я могу сделать это, если ты попросишь меня?

Милль с готовностью кивнула. Потом вдруг замерла и пристально посмотрела на меня.

— Таника, ты же сейчас не спросишь…

— Если я меняю тебе мысли по твоей просьбе, то ты всё ещё остаёшься собой?

Милль отвела взгляд. Ушло почти полминуты, прежде чем она вновь заговорила.

Интересно, о чём она думала? Вот бы это узнать! И ведь я могла. Могла, но почему-то не делала.

Из чего состоит это ощущение, чувство неправильности подобного поступка? 

Почему я не делаю этого?

— Мне хочется ответить что “Да, остаюсь”. — наконец прервала молчание Милль. — Но я не могу объяснить, почему.

— Значит, вопрос всё-таки не в самом факте чуждых мыслей?

— Кажется, не в нём. — покорно признала Милль, поникнув. — Но это всё равно не правильно. Наверное, я просто не могу представить, как прошу тебя изменить мне мысли. Они ведь все мне очень дороги.

— Даже плохие?

— Да. 

— А если, например, речь о воспоминаниях об уроках Тамары? Худших её уроках, разумеется. Разве тебе не хочется, чтобы этих событий никогда не было?

Милль стиснула зубы. Я почти физически ощущала борьбу мотивов внутри неё. 

— Нет, не хочу. — наконец сказала она. 

Добивать её будет больно. Очень больно. Я уже чувствовала, как внутри меня поднимается сосущая душу вина.

— А если бы я спросила тебя о том же самом, но в другом контексте?

Милль не ответила. Она просто уткнулась в подушку. Её плечи дрожали. 

Я — чудовище. Худшее существо на земле. Возможно, в мире есть всего два человека, которые доводили Милль до подобного. Оба этих человека владеют Мнимой Моделью.

Раз так, значит Мнимая Модель — это худшее проклятье, разъедающее душу.

Я гораздо хуже, чем чудовище. Ведь смотря на рыдающую Милль я раздумывала, почему я не должна прямо сейчас исправить её состояние Мнимой Моделью.

Этот разговор станет началом чего-то большего. Я пока не представляла, куда я зайду, но уже чувствовала: заданные сегодня вопросы превратят меня в существо, которое сложно будет назвать человеком. Мне придётся ответить на каждый из них, и, сдаётся мне, ответы будут неприемлемы для большинства. 

И, что ещё хуже — я уже не смогу остановиться. Маховик любопытства раскручен так, что я не смогу забыть об этих вопросах. Я не смогу забыть о магии, к которой прикоснулась. И об открытиях, к порогу которых я подошла. 

Лёгкая дрожь от прикосновения к нечеловеческому пробежала по моему позвоночнику. Странное, пьянящее чувство упоения масштабом вопроса, нахлынуло на меня с головой. 

Я сидела рядом с лучшей девушкой на свете, плачущей по моей вине, и просто улыбалась, глядя в пустоту.

Я — чудовище. Но если такова цена связи с непознанным — я готова им быть.

***

Этой ночью я так и не смогла уснуть. Я глядела на Тамару, укрывшуюся одеялом с головой, и думала. Тамара отреагировала на мою помощью девочке совершенно спокойно. Тамару в целом не смущала идея менять чужие мысли. Она активно делала это — по крайней мере настолько, насколько это было в её силах. 

Может, она мне уже ближе, чем Милль? Насколько вообще человек, владеющий Мнимой Моделью, может не быть одинок? Насколько далеко я смогу зайти по этой дороге, не растеряв всех своих подруг? Могу ли я сделать что-то заранее, чтобы не потерять их вовсе?

А может, нужно научить Милль магии Мнимой Модели? Или мне стоит просто сосредоточиться на том, чтобы до конца пути со мной дошла хотя-бы Тамара, как уже подготовленная? 

Интересно, а что по этому поводу думает Тамара? 

Я вновь посмотрела, как одеяло мерно поднимается и опускается в такт дыханию спящей девушки. Снова кольнуло любопытство. Какая же я всё-таки нетактичная, но чёрт, это так интересно! 

Каким будет поток мыслей спящего человека? Если Тамара сейчас спит без сновидений, то он, фактически, должен быть никаким, верно?

А значит, и мне надо освободить сознание. Я легла рядом с Тамарой и сосредоточилась на образе пустоты. Эту практику проходят начинающие изучать магию — считается, что она помогает развивать контроль. Это в некотором роде правда — умение не отвлекаться на внешние стимулы важно для сложной магии. 

Пустота в моём представлении была похожа на глубины воды. В ней даже были пузырьки: я всегда отождествляла их с мыслями. Представляя, как они всплывают и исчезают в высоте, я старалась нащупать момент, когда один пузырёк уже пропал, а другой ещё не появился. Тот краткий момент, когда разум чист.

Прежде чем всерьёз учиться магии, нужно до совершенства отточить навык “Не думать о розовом слоне”. Я, Камида Эстер, Митрани, Милль — мы были очень разными, но каждая из нас умела подобное. Может быть, я умела чуть лучше?

Я ведь справлялась за считанные секунды. Сознание опустело. 

“Когда я открою глаза, нужно будет сразу сосредоточить внимание на Тамаре” — поднялся пузырёк очередной мысли, отправляя команду телу.

Глаза открылись. Внимание, ведомое инерцией, сконцентрировалось. Контакт установился.

К горлу подступила тошнота. Я резко скатилась с кровати, чтобы не заляпать хотя-бы Тамару, и меня вырвало. Пустив в голову раздражение и смятение, я собрала всю рвоту в парящий шарик и сожгла.

Бррр. Это было куда кошмарнее, чем ожидалось!

Воспринимать в себе две пустоты — чувство совсем не то же самое, что слышать два потока мыслей. Чувство, когда ты не думаешь ни о чём, и одновременно с этим не думаешь ни о чём, но немного иначе — это куда хуже, чем карусель или смотреть на мир в обратной перспективе.

Однако, что было гораздо важнее с точки зрения науки — когда Тамара спала, у неё в голове что-то было. Вернее, ничего не было, если говорить о мыслях, но было то, с чем Мнимая Модель устанавливает контакт.

Я подтащила лежащий на столе блокнот, в котором конспектировала итоги сегодняшней экскурсии, и записала очередной вопрос.

“Существует нечто, что не тождественно наличию потока мыслей. Это нечто не исчезает, когда мы спим. Что это?”

Это была важная улика. Философы, изучающие сознание, ломали копья над вопросом о сне. Ведь если представить, что “Я” — это то, что мы воспринимаем и как мы мыслим, то, поскольку и мышление, и восприятие исчезают во время сна, мы можем говорить о временном исчезновении “Я”. Но если во сне исчезает “Я”, то, получается, субъект исчезает и возрождается каждый день — а это очень жуткая идея.

Теперь я знала, что она неверна! 

Я практически не сомневалась, что Мнимая Модель как-то создаёт именно связь между субъектами. Между теми точками “Я”, о которых мы говорим, если говорим “Мои мысли”, “Моё тело”, “Мой разум”. И если мы подтвердим, что Мнимая Модель — это часть Стандартной, значит у этой точки есть материальный коррелят. Некая реальная частица в мире, которую можно ощупать, подвинуть и изменить. 

Возможности, которые откроются тогда, потрясали воображение. Мир, в котором не будет недопониманий, печалей и скучного, сам собой расцветал в моих фантазиях. 

Эти фантазии можно было записать, а потом, когда мир начнёт меняться благодаря мои открытиям — сверяться с достигнутым. На это я и потратила остаток ночи.

А на следующий день мне предстояло провести первый в моей жизни настоящий научный эксперимент.

***

— Это — основной пульт управления изолирующим залом. — Конрад Стерк указал на десяток рун, нарисованных на столе. В огромном панорамном окне над этими рунами можно было увидеть большой чёрный куб, покрытый золотой паутинкой. Меня подводили к кубу поближе — паутинка на самом деле была тысячами крошечных знаков, предназначенных для улавливания и изоляции магического потока. Весь куб, восемь граней по четыре квадратных метра каждая, был покрыт рунами микроскопических размеров. И каждую из них кто-то нарисовал.

Титанический труд. Интересно, сколько лет ушло на такое?

— Основной переключатель включает и отключает изолирующий контур. — Конрад показал на простой переключатель с двумя положениями. Такой, пожалуй, могла бы нарисовать даже я. 

— Динамический переключатель контролирует объём магии, которая будет отсечена. Шкала логарифмическая. Красная точка означает плотность магии, равную 10-30 стерк. 

— Что?

Профессор Конрад Стерк, прямой потомок человека, в честь которого была названа единица, измеряющая плотность магии, посмотрел на меня как на умалишённую.

— Что вы вообще знаете о измерении магии? — аккуратно спросил он.

— Ничего. — честно призналась я, выдерживая его взгляд. Это не входило в школьную программу, однако в моём случае эта отговорка не катила. Мне нужно было изучить это перед началом.

Просто я этого не сделала, поглощённая мечтами о новом мире.

Профессор вздохнул так тяжело, словно в эту секунду разбились все его надежды и мечты. После чего терпеливо объяснил мне основы использования стерковой шкалы.

Итак, стерк — это единица измерения магии. Один стерк — это такое количество магии, которое позволит сдвинуть предмет массой в один килограмм на один метр. Помимо того, в стерках же измерялась плотность естественного магического фона — в таком случае, бралось количество магии на один кубический метр пространства. Это было просто. 

Дальше начинались сложности. При достижении очень малых плотностей магии, начиналась какая-то ерунда, из за которой значения её плотности начинали произвольно колебаться. Именно из за этих колебаний снижение магического фона до экстремально низких значений требовали установок вроде огромного куба, что стоял передо мной.

— Иными словами, этот куб во включенном состоянии — самое немагическое место в мире. Этот индикатор — Конрад указал на длинную руну с множеством делений. — измеряет внутреннюю плотность магии. Его можно переключать с логарифмической шкалы на линейную. Впрочем, сейчас вы и сами всё поймёте. Включайте оборудование.

Я, затаив дыхание, повернула рукоять включения. Куб залило мягким золотым светом.

Эксперимент, который изменит мир, начался.