Сегодня я встречусь с этической комиссией. Мы выехали рано, почти на самом рассвете. Утренний туман всё ещё лежал на улицах Столицы, растекаясь по полупустым автострадам белой вуалью. Даже плитка, вечно меняющая свои рисунки, сегодня была неподвижна. И пусть я знала, что просто её отключили от энергоснабжения, переведя все ресурсы на городские щиты — мне всё-таки казалось, что этот замерший город замер в предвкушении моего триумфа. 

Сегодня я встречусь с этической комиссией. С большой комиссией, созванной из редакций нескольких журналов. В неё войдут признанные эксперты в области философии этики, и потому я заранее отрепетировала свою защиту. Она была… специфичной. Обсудив её с Конрадом Стерком, я получила несколько слов одобрения. Обсудив её с Милль, я получила по голове. 

Для того, чтобы переиграть эксперта на его поле битвы, тебе нужно сразу сузить область обсуждения до той, которую ты можешь подготовить быстро, а потом — очень хорошо соображать. Соображать я умела, а подготовкой занималась всю предыдущую неделю. Не сказать, что я была уверена в себе — но неуверенность в себе сейчас была слишком бесполезным чувством, и я попросила Тамару отключить мне его. 

Именно для этого Тамара была здесь. Да, разумеется, она вторая пользовательница Мнимой Моделью из двух ныне живущих, однако ей в спектакле, который я заготовила, не будет отведено реплик. Говорить буду я. Моей наставнице нужно будет просто подавлять любые яркие эмоции, чтобы я могла не срываться. 

Вообще, мы много экспериментировали с этой техникой на прошедшей неделе. После того, как эффективно она показала себя при учёбе, после того, как Тамара смогла утихомирить мой гнев за несколько секунд, мне стало интересно: а насколько далеко можно зайти?

Например, как оказалось, с помощью ассистента с Мнимой Моделью можно достичь абсолютного совладания. Мы провели серию попыток, как на мне, так и на изначально менее предрасположенной к совладанию Милль. Это, потенциально, открывало кучу возможностей — к примеру, если бы мы могли вообразить боевой дуэт из Митрани и Тамары, то это, вероятно, был бы самый сильный магический дуэт из существовавших. 

Однако, передо мной были задачи куда более важные и эпохальные, чем очередное усиление боевых навыков магичек. Я планировала не только закончить войну своими открытиями — я планировала закончить все войны. Возможно, я даже готова была замахнуться на утверждение, что моё открытие станет Последним Открытием, тем самым, после которого закончится наука. 

Не то что бы я всерьёз ожидала такого: это было бы слишком самонадеянно. Но почему бы не помечтать?

Мы ехали долго. Чуть дольше, чем следовало бы ехать, если бы я хотела приехать не заметив самой дороги. Жилые дома, сложенные из кирпичей и стекла всех расцветок; торговые центры, стремящиеся выделиться на фоне прочих зданий безумными формами; парки и скверы, утопающие в зелени в несколько ярусов — от короткой травы у самой дороги до растений на летающих кусках земли. Столица всё тянулась и тянулась, творения рук человеческих неслись мимо меня, сливаясь в единый поток, в образ цивилизации — прекрасный и вдохновляющий.

Мы ехали к зданию, где будет заседать комиссия, которая решит судьбу всего мира.

Здание, в котором мы собирались заседать, оказалось театром. Всего в два этажа — но этажа столь высоких, что крыша театра возвышалась над окружившими его жилыми четырёхэтажками. Театр был выполнен стиле старой Симмерии: с квадратными колоннами, чётко различимой главной башней в центре — которая почти вдвое поднималась уже над крышей самого театра. С окнами во все стены, и руническими камнями, которые заставили бы театр сиять всеми цветами спектра, будь они включены.

Но сегодня и эти камни не горели. Столица замерла, отдав всю свою жизнь во имя безопасности.

Хотела бы я сказать, что меня охватил трепет, когда мы с Тамарой зашли в главный зал, но… нет. В сравнении с Академией, чья “замковость” была нарочитой, а волшебность бросалась в глаза, этот театр был совершенно обыкновенным большим зданием. Миновав несколько коридоров, мы прошли в малый зал. 

Возможно было бы красивее, если бы я выступила торжественно, со сцены с хорошей акустикой, в огромном главном зале на полторы тысячи посадочных мест. Однако, увы, философов и этиков, вместе с научными редакторами, не набралось и двух десятков, и потому был выбран маленький зал, который, судя по афишам, сдавали для спектаклей начинающим труппам. Во всяком случае, на каждом плакате по пути к малому залу были фразы в духе “Впервые на сцене” или “Дебютная постановка”.

Малый зал вмещал сотню зрителей, и все, кто сегодня пришёл посмотреть на меня, уже прибыли. Для меня заблаговременно установили некое подобие трибуны, на которое можно было бы выложить записи или текст речи. 

У меня не было записей. И не было текста речи. Всё, что я хотела сказать, я выучила наизусть.

— Таника, мы рады видеть вас сегодня. — начал пожилой мужчина, одетый в потёртый льняной костюм: когда-то белый, а теперь скорее серовато-молочный. — Меня зовут Ольбек, и я буду председателем сборной комиссии по этике. Мы представляем журналы “Теоретическая магия”, “Экспериментальная магия”, “Фронтиры магических открытий”. А так же с радостью представлю вам приглашённых экспертов: главного редактора журнала “Методология”, профессора Абрахама Ильяси, главу уважаемого рода Ильяси — с этими словами встал мужчина на вид лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной короткой бородой, одетый в тёмно-зелёный пиджак и серые брюки. На белоснежном воротнике рубашки настолько чистой, что я была готова поверить, что она с изнанки расшита рунами, была запонка в виде стрекозы. Или гигантской моли?

“Странный аксессуар.” — мелькнуло у меня в голове, но я постаралась выбросить эту мысль. Сейчас мне не до моды. 

— Абрахам Ильяси — кивнул он. — Кроме того, что я ношу фамилию, я так же почётный член ордена цикады. Прошу обращаться ко мне “Профессор”, либо “Магистр”.

Ага. Так это была не стрекоза!

— Рада знакомству, магистр Ильяси. — со всем уважением поклонилась я. 

Абрахам сел. Ольбек указал на второго приглашенного эксперта: на этот раз женщину в длинном чёрном платье. Её плечи и руки увивали живые розы. Эта магия была так похожа на венки, что раздала нам Милль, когда мы работали у неё в кофейне, что можно было бы даже предположить единый источник. Может быть, такие цветы — это какой-то популярный приём?

— Это Каденция. Ведущий методолог и специалист по этике института Анкоро Сальвати, что на юге Симмерии. 

Я поклонилась и ей. Остальных представлять по именам не стали. Видимо, им, как и Тамаре, была назначена роль массовки и эмоциональной поддержки.

Чтож, тем легче. 

— Я предлагаю начинать. — заявил Ольгерд, когда Каденция села на своё место. — Желаете ли вы начать с какого-то выступления, или предпочтёте сразу перейти к дискуссии?

— У меня подготовлено выступление. — кивнула я. — Прошу вашего внимания. 

— О, оно всё ваше. — доброжелательно засмеялся Ольгерд, откинувшись на спинку кресла и приготовившись… к представлению, я полагаю?

Я подошла к микрофону и, сделав несколько вдохов для уверенности, начала. 

— Прошло некоторое время с тех пор, как Мнимая Модель впервые попала в поле зрения науки. С возникновения Стандартной Модели минуло уже несколько сотен лет, и она по прежнему не может ответить на ряд ключевых вопросов, которые возникают в голове у каждого, кто подумает над природой магии достаточно долго. Что такое телекинетическая плёнка? Почему магия вообще существует? Почему существует только у амниот? Почему не развилась параллельно у других форм жизни? Почему существует защита тела? Почему 1.43 сантиметра? 

Я, разумеется, не буду умалять достоинств Стандартной Модели ни на йоту. Величие современной науки очевидно всякому, кто пользуется её плодами. Превосходство Стандартной Модели над её отсутствием очевидно всякому, кто читал о магии до Стандартной Модели. Однако, кажется, мы не можем дать ответы на ряд фундаментальных вопросов. Со времён Говарда Стерка и по сей день, Стандартная Модель остаётся наукой практикоориентированной, прикладной. Даже самые фундаментальные исследования о природе магии нацелены скорее на поиск новых способов её применить, чем на ответы на вопросы о том, почему магия вообще существует и существует такая, какая она есть. 

Исследования, которые мы можем провести с использованием Мнимой Модели, могут сдвинуть дело с мёртвой точки. Мнимая Модель позволяет сделать то, что считалось как минимум сравнительно невозможным в науках о психике и философии сознания: мы можем коснуться внутреннего “Я” другого человека. Мы можем получить его мысли непосредственно, услышать их так же, как слышим свои. Мне сложно объяснить, как это ощущается — одновременно слышать два потока мыслей, порождаемых разными сенсорными системами. Однако, если кто-то из вас, уважаемая комиссия, желает пережить этот опыт — я способна его организовать. 

Подобное вмешательство, разумеется, порождает ряд этических вопросов. Интуитивными кажутся вопросы о допустимости подобного вмешательства, о его рамках, о том, как и почему его стоит ограничить. Однако прежде, чем говорить об этике, стоит сказать об онтологии того, что вообще произошло. Нам следует поговорить о границах, благодаря которым мы вообще считаем отдельных людей — отдельными. 

Дело в том, что именно закрытость сознания, его недоступность и его кажущаяся изолированность, вкупе с кажущейся сравнительной непрерывностью, порождают практически всю известную нам этику. Мы считаем, что убивать — это плохо, потому что другой человек прекращает своё существование. Мы считаем, что бить другого человека плохо, потому что другой человек переживает страдания. Таких примеров множество, и проблема заключается в том, что в момент, когда мы получаем доступ к мыслям другого, нам придётся пересмотреть каждый из этих примеров. 

Допустим, пример с убийствами. Скажем, я извлекла в себя достаточный объём мыслей другого человека и запомнила их. Я получила столько его субъективных переживаний, что без особого труда могу продолжать его личность. Можем ли мы сказать, что его существование прекратится со смертью его тела? Можем ли мы сказать, что теперь существует два его варианта — в его теле и в моём теле? Насколько применимо вообще в таком случае отождествления людей с их телами?

Я выдохнула и оглядела комиссию. Они выглядели… спокойными. Серьёзными, внимательными — но всё же спокойными. То, что я говорила, не ошарашило их, не ввергло в ужас, как Милль. Вот они — профессионалы!

— Я продолжу. — сказала я, чуть отдышавшись. — Итак, вопрос этики тесно связан с вопросом онтологии, потому что природа наших запретов и дозволений так или иначе проистекает из наших суждений о реальности. Существует ряд довольно очевидных вопросов, на которые необходимо ответить прежде, чем мы попробуем установить эти запреты и дозволения. 

Я торжественным взмахом руки вывела большие сверкающие буквы.

— Во-первых, есть ли граница между разными “Я”, и как количественно её измерить? Сколько мыслей другого человека я должна вобрать прежде, чем я смогу счесть, что я скопировала его “Я”. Существуют ли неделимые основы, которые можно строго отождествить с “Я” и одновременно отождествить с телом, или мы можем иметь “половину сознания” или, например, “полтора сознания” в одном теле?

— Во-вторых, можем ли мы считать применение Мнимой Модели возникновением третьей личности, некого “мета-Я”, над-субъекта двух объединённых людей, или это неприменимо?

— В-третьих, существует ли иерархия сознаний — например, имеет ли сознание человека, обладающего Мнимой Моделью, априорное превосходство над сознанием человека, который ей не обладает, или возможна ситуация где сознание мага, который использует Мнимую Модель, будет подавлено тем, на ком магия применена?

Я попрошу вас помочь мне ответить именно на эти вопросы. Я полагаю, стоить всё обсуждение следует именно вокруг них. 

Профессор Ильяси медленно поднял руку.

— Исследователь Таника, я правильно понимаю, что вы отказываетесь объяснять нам, почему ваши работы соответствуют правилам, и вместо этого приносите набросок новых правил и говорите, что нам следует обсудить их?

Я, чуть помедлив, кивнула. В общем да, так оно и было. 

— Почему вы полагаете, что вы вправе требовать этого?

— Не думаю, что этого требую я. Скорее, этого требует наука. Я просто разрушила основания старой этики. Мы не можем строить этику на том, чего не существует.

— Вы не можете разрушить основания этики деонтологически, Таника. — профессор Ильяси хитро прищурился и встал. — Этика предписывает, и то, что теперь у вас есть доступ к сознанию других людей, практически ничего не меняет. Вы просто должны не пользоваться им без… ряда условий, которые, надеюсь, мы выработаем сегодня.

— Почему?

— Потому что это плохо. Вещи могут быть плохими, даже если их не существует. Добродетельность поступка определена не только и не столько его фактической выполнимостью, сколько намерениями поступающего. Иными словами, я сформулировал бы вопрос иначе. “В каких условиях человек, способный использовать Мнимую Модель, может считать себя добрым?” Ответ на этот вопрос не зависит от теоретических возможностей. “Я не мог поступить иначе” объясняет поступки зла, но не делает их оттого менее злыми.

— Но делает менее злым того, кто их совершает. — вдруг включилась в разговор Каденция. — Магистр Ильяси, невозможность поступить иначе снижает ответственность за поступок. Существо, неспособное выбирать, не может быть ответственным. 

— И тем не менее. Таника, когда речь заходит об этике, мы не можем говорить о том, “Что есть.” Мы говорим о том, как быть должно. Формирование этических правил — это выбор того, какие возможности, предоставленные реальностью, нам следует запретить, чтобы соответствовать представлениям о том, как должно быть. Мы в принципе не можем сказать что-то в духе “Теперь мы меняем этику, потому что поменялась реальность”. Этика — это свод законов о том, от каких частей реальности мы добровольно откажемся, чтобы не превратиться из людей в чудовищ.

Я улыбнулась. Я постаралась сделать это очаровательно — хотя до Милль мне было как вокруг света пешком. 

— Значит ли это, что нам следует поговорить о том, чего мы хотим от этой реальности, и как этого лучше всего достичь?

— Скорее о том, кого мы будем считать хорошим в том мире, который ты нам предлагаешь. — Каденция тоже встала, демонстрируя, что она окончательно включилась в наш диалог. 

— Я предлагаю…

Предложение нового мира, в целом, медленно вызревало у меня в голове. Оно само собой вытекало из последних слов Ильяси. 

— Магистр Ильяси сказал, что этика – это свод законов о том, от каких частей реальности мы добровольно откажемся, чтобы не превратиться из людей в чудовищ. И, если я правильно всё поняла, самое важное здесь — я постаралась выделить голосом следующие слова — из людей. Магистр, допускаете ли вы, что мы можем превратиться из людей, но превратиться не в чудовищ?

— Этика, которой следуют люди, описывает то, как потребно вести себя, чтобы быть достойным человеком. Если вы предлагаете сделать прыжок веры в никуда, то… как вы можете утверждать, что там не будет нечто чудовищное?

— Профессор Ильяси, уточните, пожалуйста: как ваша этика разделяет не следующих ей между категориями “Недостойный человек” и “Не-человек”? 

— Человек — это существо, способное принимать на себя моральный долг. — практически мгновенно ответил Ильяси. Я кивнула.

— Некоторое время назад я создала единый метасубъект, слив своё сознание, сознание Тамары и сознание её парня, Кунея. Этот метасубъект, безусловно, был способен принять на себя моральный долг в той же мере, в которой на это способна я или вы. Ответьте, пожалуйста, на вопрос: я, стоящая сейчас перед вами, как человек, когда впервые возникла? В день, когда осознала себя? Или несколько дней назад, когда метасубъект распался на три отдельных личности?

— Моральный долг принимает на себя личность, способная осознать себя как источник действия. Если вы всё это время осознавали себя как источник действия, то вы никуда не исчезали. — Ильяси, кажется, замешкался. Во всяком случае, его пальцы вот уже несколько секунд барабанили по столешнице. — Наверное, вопрос стоит о том, осознавали ли вы себя… чем-то отдельным? В смысле, непосредственный доступ ещё не означает полного слияния.

— Это ведь вопрос онтологии, верно? — я позволила себе скромную улыбку. — Всё-таки мы вновь пришли к разговору о том, “Что есть”?